Секретарь Синода УПЦ КП архиепископ ЕВСТРАТИЙ (Зоря) о «сергианстве» Киевского патриархата, богословии автокефалии, перспективах РПЦ МП и опасности ее отпадения от Православия

«Credo.Press»: Недавно Патриарх Филарет выступил с несколько неожиданной апологией митрополита Сергия (Страгородского). Насколько Вы согласны с такой точкой зрения, что якобы антисергианский курс Киевского патриархата, которого придерживался Патриарх Владимир, сменился сейчас сергианским курсом, к которому решил вернуться Патриарх Филарет? Я понимаю, что в Украине, может быть, эти термины не очень «на слуху», но в России курс Сергия именно так называется.

Архиепископ Евстратий: Начнем с того, что я как-то недавно для себя сформулировал мнение, которое во мне внутренне все больше и больше утверждается: в России практически все без исключения попадают в ловушку своего взгляда на Украину как на часть России. И это не зависит, в принципе, ни от того, какие настроения у человека, имперские или, наоборот, антиимперские, прославляет или проклинает этот человек Сталина. В целом я это сформулировал для себя так, что Украина не только не Россия, но даже не другая Россия. Очень часто можно услышать с российской стороны оценки ситуации в Украине, которые на самом деле являются рефлексиями на собственно российскую действительность. Об украинских реалиях или ничего не знают, или знают очень мало, или знают поверхностно, и будучи убежденными в том, что, в принципе, в Украине ну как-то вот более-менее все как и в России, экстраполируют собственный опыт, свои рефлексии на те или иные явления российской действительности на Украину.

Почему такое вступление? Ни Патриарх Владимир, ни Патриарх Филарет в контексте сергианства и антисергианства в Киевском патриархате никогда не рассматривались, и это некая внешняя оценка, которая, мне кажется более актуальна для тех, для кого и само сергианство более актуально, — собственно, для российской Церкви и для российского общества. Потому что, в отличие от Украины, которая прошла и формально, и реально процесс декоммунизация, Россия не прошла такого процесса. То есть надлежащей негативной оценки коммунистического прошлого так и не было дано. И поэтому остается для российской действительности вопрос так называемого сергианства, который на самом деле, я думаю, с реальным Патриархом (а до того митрополитом) Сергием связан не так уж и тесно. Его имя было использовано как символ, хотя на самом деле, я думаю, если брать условных сергиан, то вряд ли Патриарх Сергий даже в первую сотню попадет за ХХ столетие и, тем более, за XXI в истории Московского патриархата.

Поэтому когда российская аудитория слышит какие-либо оценки собственно Патриарха Сергия со стороны Патриарха Филарета, то это неким образом автоматически экстраполируется на дискуссии о сергианстве, и возникает некая перевернутая картина, что вот вроде бы был Патриарх Владимир, который был антисергианин. Мне очень сложно о нем говорить вообще в такой терминологии, потому что вряд ли он сам когда-либо высказывался непосредственно на эту тему.

— Давайте попробуем в другой терминологии сказать: Патриарх Владимир был антисоветчиком, репрессированным советской властью, а Патриарх Филарет, наоборот, был награжден советской властью, признан, сотрудничал с нею. То есть они как бы долгое время находились в противоположных лагерях при советской власти. Может быть, на это намекают люди, которые их противопоставляют по этому признаку?

— При желании можно противопоставить по любому признаку. Я думаю, что все согласятся с тем, что влияние патриаршего правления Патриарха Владимира и патриаршего правления Патриарха Филарета даже в силу математических величин отличается. Патриарх Владимир был на патриаршем престоле чуть менее 2 лет. Патриарх Филарет уже без малого скоро будет 25 лет.

С другой стороны, если говорить об обласканности властью, то Патриарх Филарет — единственный из высшего руководства Русской Православной Церкви, который этим руководством был сброшен в самый низ, с их точки зрения. Так что если говорить, условно, о диссидентстве, то есть о способности выступить против доминирующей системы, защищая правду и свои убеждения, я думаю, что Патриарх Филарет своей деятельностью, своей жизнью доказал, что он тверд и способен был и есть на то, на что, в принципе, пока еще, кроме него, ни один другой иерарх Русской Православной Церкви так и не оказался способен, если взять, условно говоря, период после восстановления Московской патриархии в 1943 году. Потому что, в принципе, внешне ничто не требовало от тогда митрополита Филарета выступить за автокефалию в начале 90-х. И тогда бы он был и дальше, и до сих пор бы был первым членом Синода…

— Говорят, президент Кравчук требовал…

— Вот сейчас говорят, что президент Порошенко от митрополиту Онуфрия что-то требует. Ну и что, соглашается Онуфрий? А с точки зрения Московской патриархии, это же «кровавая диктатура», как мы узнали из опубликованных расшифровок переговоров Патриархов Кирилла и Варфоломея. Поэтому ссылаться, что вот там Кравчук надавил… Это было популярное объяснение, которое использовал Патриарх Алексий для того, чтобы в московских кругах пояснить, как же так: вот такой выдающийся был деятель Русской Православной Церкви — и тут вдруг его взяли и смешали с грязью. Вот объяснить: «на него Кравчук надавил». Опять же экстраполяция российских реалий.

Кстати, недавно попытались этот прием опять в Московской патриархии использовать, объясняя, почему тогда епископ, а ныне митрополит Онуфрий подписал документы 1991 года об автокефалии: вот, на него надавили, его запугали. То есть опять же экстраполяция своих реалий на реалии украинские.

— Все-таки в 91-м году реалии еще не очень сильно разошлись.

— Ну, давайте вспомним осень 91-го года, когда все шло вразнос и коммунистическая партия была под запретом, существование Советского Союза фактически превратилось в некую виртуальность, а все органы власти союзные, по сути, распались. Поэтому, скажем так, это совершенно другие были реалии в сравнении с тем, что есть сейчас в России или что было при Советском Союзе. Но те иерархи и церковные деятели, которые принимали участие тогда в Поместном Соборе УПЦ, естественно, все были родом из Советского Союза. И когда митрополит Филарет как предстоятель поставил вопрос об автокефалии, у них даже в мыслях не было, что это не было согласовано. Раз он поставил этот вопрос, значит, «наверху дали добро». Потому что так были воспитаны они на протяжении десятилетий, что церковное начальство никогда никаких вопросов не ставит само по себе.

На самом делемитрополит Филарет, не согласовывая ни с кем, не получая ни от кого наверху руководящих указаний, просто исходя из велений совести, истории, понимания того, что есть независимая Украина, и поэтому Церковь тоже будет независимой, и нужно действовать в этом направлении, — поставил этот вопрос. Участники Собора проголосовали, потому что у них не было оснований выступать против. И только когда им объяснили, что нет, Москва не согласовывала это, что Москва, наоборот, против этого, вот тогда такие, как епископ Онуфрий, спохватились: как же так, мы же должны слушаться Москву.

Возвращаясь к вопросу о сергианстве, я вспоминаю интересную реплику на одной конференции, которую сказал Мирослав Маринович о деятельности митрополита Андрея Шептицкого. Что те оценки, которые даются его поступкам, его заявлениям, даются сейчас и в значительной мере исходя из современных реалий. А нужно, если мы хотим давать оценку, все-таки более близкую к объективности, исходить из реалий, в которых действовал данный человек. Не из сегодняшних реалий. Например, критиковать советскую власть, находясь за границей Советского Союза, было очень просто. А если взять Русскую Зарубежную Церковь, то почему она, находясь в Третьем Рейхе, очень жестко критиковала Советский Союз, но не критиковала фюрера немецкого народа Адольфа Гитлера? Потому что та власть была чужая, а эта власть была своя.

Я думаю, что Патриарх Филарет как человек, который лично жил в сталинскую эпоху и ее хорошо помнит, который общался с людьми, которые лично очень хорошо знали митрополита, а потом Патриарха Сергия, в отличие от подавляющего большинства как сторонников, так и противников сергианства, сформировал свое личное отношение к живому Сергию — не к символу, не к имени, а к реально жившему человеку. Лично он его не знал, но, скажем, он прекрасно знал наместника Троице-Сергиевой лавры Иоанна (Разумова), который был у Патриарха Сергия келейником. Я помню, Патриарх как раз об єтом вспоминает, что Иоанн (Разумов) называл Сергия бескровным мучеником, описывая то терпение, то страдание, которое ему приходилось переносить из-за того, что нужно было руководить Церковью в тех советских условиях.

И еще один момент – то, что можно увидеть опытным путем. Особенно это, я думаю, видно в России. Какая колоссальная разница между теми регионами, где антирелигиозная деятельность проводилась десятилетиями, начиная от самых первых лет большевизма, и теми регионами, где такая деятельность уже стала проводиться только в послевоенные годы! Само наличие действующих храмов, наличие легально доступного духовенства, легально доступных богослужений сохраняло, сохранило и продолжило церковную традицию. И можно себе только представить, если бы план первой «безбожной пятилетки» удался и религиозные организации полностью были бы ликвидированы, народ бы дошел до крайнего атеистического язычества, и очень сложно было бы сказать, особенно если бы не было Второй мировой войны, что бы осталось от Церкви. В России это тоже видно — эта полоса, где были оккупированные территории и где храмы открылись во время оккупации, в сравнении с теми регионами, куда уже немецкая оккупация не дошла и, соответственно, храмы там не открывались во время оккупации, а уже в сталинское время там в каких-то дозированных количествах разрешили что-то по чайной ложке открыть…

— Но, наверное, должен быть какой-то предел предательства, на которое предстоятель идет ради сохранения внешней структуры, и вот споры идут вокруг того, переступил Сергий через этот предел или не переступил?

— Споры идут, да. Я думаю, что Господь Свое суждение вынес о нем и о том, что он переступил и не переступил, и в свое время и мы узнаем, что о нем судил Господь. Нам, как людям, живущим в нынешнюю эпоху, нужно, когда мы говорим и думаем о сергианстве, просить у Бога милости никогда не сталкиваться с подобными испытаниями, чтобы Господь не попустил никому из нас, нынешних оказаться перед таким выбором, перед которым оказывались епископат и духовенство в 20-30-е годы. Потому что никто пусть не будет уверен в том, что смог бы в тех условиях сделать верный выбор. Нынешние споры больше напоминают слова из Евангелия, когда Господь говорит о людях, Его современниках, которые говорят: «Вот если бы мы жили во времена отцов наших, то не были бы соучастниками в побиении пророков». И продолжая, Господь говорит: «Тем самым они свидетельствуют сами на себя, что они дети тех, которые побивали пророков». Так что очевидно, что есть та граница, которую ни в коем случае нельзя переступать.

— И Вы считаете, что Сергий ее не переступил?

— Я не могу сказать, переступил он ее или нет. Нам сейчас вот, сидя в свободной Украине, легко рассуждать об этом. Даже переместясь через границу возле Хутора-Михайловского, уже бы ощущения были совсем другие. И рассуждать об этом было бы намного сложнее. Мне, например, как архиерею Киевского патриархата, достаточно просто говорить и о Патриархе своем, и о его позиции, его мнении, а в России я не думаю, что найдется хотя бы один архиерей Московской патриархии, который сможет публично обсуждать в интервью, разбирать как-то с критической точки зрения взгляды своего Патриарха.

— Последним был епископ Диомид из этого ряда.

— Ну вот именно – был. Причем я более чем уверен, что и эта история была не без сторонней инспирации. Потому что, собственно, и нынешние внутрипатриахийные диссиденты, в первую очередь в священном сане, которые постоянно публикуются, постоянно критикуют Патриарха Кирилла (одни справа, другие слева, одни за то, что он недостаточно тоталитарен, другие – что недостаточно либерален, одни за то, что он слишком много набрался кремлевского сумасшествия, другие – наоборот, что слишком мало вошел в союз с Кремлем), остаются в сане и, в принципе, никто их не подверг каким-то серьезным прещениям, гонениям и так далее, что в российских реалиях опять же говорит о том, что это кому-то нужно.

— Давайте подойдем к «сергианству» Патриарха Филарета немножко с другого бока, более тонкого. Вот Патриарх Филарет проповедует принцип, что церковные границы должны следовать государственным. Пока не было независимой Украины, не было оснований говорить об автокефалии Украинской Церкви. Значит ли это, что Патриарх Филарет критически относится к тем попыткам возродить автокефальную Церковь, которые предпринимались в 20-е годы, 40-е, когда не было независимой Украины? Не осуждаете ли Вы поглощение Киевской митрополии Москвой или ликвидацию Грузинской Церкви в начале XIX века? Ведь это все было в соответствии с изменением границ.

— Патриарх не раз, кстати, в интервью объяснял свою позицию и свое мнение по этому поводу. Он объяснял это очень просто – что как раз история Украинской Автокефальной Церкви доказывает, что отсутствие украинской государственности неизбежно ведет к уничтожению автокефалии Украинской Церкви, как, собственно говоря, было не только в украинской церковной истории. То есть утрата грузинской государственности повела к уничтожению автокефального устройства Грузинской Церкви. Утрата болгарами своей государственности, причем неоднократно, приводила к ликвидации автокефалии Болгарской Церкви. И поэтому в условиях, когда Украина не была независимым государством, а была, наоборот, частью московского имперского проекта, не было никаких оснований считать, что автокефальная Церковь сможет утвердиться и полноценно существовать.

— Но Вы же осуждаете поглощение Киевской митрополии Московским патриархатом? А Киев вошел тогда в границы Московского царства…

— Киев — это еще не вся митрополия, потому что митрополия была намного больше, чем Киев. И само вхождение части украинских земель в состав Московского царства мы осуждаем, потому что это было сделано обманом. Богдан Хмельницкий никакого намерения вводить подчиненные ему земли в Московское царство не имел, а рассматривал свое соглашение как военный союз. А уже с его наследником обманом были заключены так называемые «мартовские статьи», которые были выданы за статьи, подписанные Богданом Хмельницким, где, кстати, впервые упоминается и о подчинении Киевского митрополита Московскому Патриарху. «Должен пребывать под благословением Московского Патриарха, а в духовные свои права Патриарх вступать не будет», — так там это звучало.

Так вот, мы осуждаем и можем это делать, с одной стороны, а с другой стороны, мы не можем изменить исторических реалий. Так было. Украина была под властью Российской империи в разных ее обличиях больше 300 лет, это была реальность. И как раз эта реальность свидетельствует о том, что, если нет государственности, утвердить свою Церковь практически невозможно.

— То есть Вы канонически это не оправдываете, но практически смиряетесь перед этим фактом?

— Точно так же, как Константинопольский патриархат сейчас. Они говорят, что мы никогда не признавали то, что сделала Москва в отношении Киевской митрополии, законным, но по обстоятельствам времени мы не имели возможности добиваться справедливости. А обстоятельства изменились, и такая возможность появилась. Точно так же и здесь. И именно поэтому митрополит Филарет, как только украинское государство стало независимым, сразу встал на этот путь. Да, не было государства – не было возможности иметь автокефальную Церковь. Возникло независимое государство – сразу возникли и основания иметь ее. Собственно, как это произошло с Грузинской, Болгарской и Румынской Церквами.

— Но нам приводят и противоположные примеры. Масса государств стали независимыми, а Церкви их остались в составе материнских Церквей. Беларусь, Молдова, Казахстан, Латвия и так далее.

— Ну о полноценной независимости Беларуси можно дискутировать. И, в принципе, тот уровень церковной независимости, которая есть у Белорусского экзархата, достаточно хорошо отображает уровень независимости Беларуси. Так что это примеры, которые, скорее, не отрицают, а подтверждают правило. В той же Латвии православные – это подавляющее меньшинство. Как там может возникнуть поместная Церковь автокефальная?

— Но Чехии возникла, в Польше…

— Чехословацкая автокефалия – со стороны Русской Православной Церкви это был абсолютно политический проект. То есть Московской патриархии нужно было иметь некое облако сателлитов, которые бы поддерживали эту Церковь в межправославных отношениях. А когда мы говорим о Польской автокефалии, то она предоставлялась на совершенно других условиях. Не надо забывать, что тогда и Почаев был в Польской Автокефальной Церкви, тогда миллионы православных украинцев и белорусов как раз и составляли паству этой Церкви. Так что автокефалия тогда давалась совершенно в других условиях, и православные тогда были в целом ряде регионов подавляющим большинством, а не меньшинством, как это есть сейчас в Польше.

То же самое можем сказать о Казахстане. Там православные – это национальное меньшинство. А если говорить о будущем, то вполне возможно и совершенно не исключается, что с изменениями, которые ожидают Российскую Федерацию, в том числе территориальными, возникнут на этих территориях новые Церкви. И, в принципе, Московская патриархия сейчас, при Патриархе Кирилле, пошла по тому же пути, по которому пошел Советский Союз в свое время. Российская империя имела единую структуру нераздельную. И разделение как раз в основном возникло по тем границам, которые были намечены империей: Великое княжество Финляндское и царство Польское. Так вот, Советский Союз, сформировав структуру союзных и автономных республик, при сильном московском центре сводил эту структуру к совершенной формальности. Но как только центр ослаб, именно по этим линиям возникли новые независимые государства. Вот сейчас Патриарх Кирилл утвердил структуру Московской патриархии, в которой намечены все эти линии. Самоуправляемые Церкви, митрополичьи округа, автономные Церкви и так далее. Так вот, как только московский патриарший центр ослабнет, а он ослабнет рано или поздно в силу того, что ослабнет кремлевский центр, по этим линиям и возникнут новые поместные Церкви. И по моему мнению, это перспектива ближайших десятилетий, в том числе, если реализуется один из возможных геополитических сценариев, когда «Могущество китайское прирастать будет Сибирью», я более чем уверен, что из православных в Сибири очень быстро возникнет даже не автономная, а автокефальная Китайская Православная Церковь. Если сейчас китайское правительство добилось серьезных уступок со стороны Ватикана в отношении управления китайской Церковью католической, то уж тем более китайское правительство, думаю, очень быстро добьется там, где следует, признания автокефалии Китайской Православной Церкви.

Это живой процесс: с возникновением новых государств возникают новые Церкви, исчезают государства – исчезают Церкви. Здесь не нужно искать некоего абсолютного и вечного смысла, как это пытаются делать в Москве, ставя знак равенства между единством структуры Московской патриархии и единством Церкви Христовой.

— То есть не надо абсолютизировать автокефалию, это глубоко вторичное для природы Церкви явление, акциденция?

— Конечно, для природы Церкви первичное явление – это единство. Мы веруем в Единую, Святую, Соборную Апостольскую Церковь. А автокефалия – это способ существования по местным условиям. Если Церковь – это корабль, то автокефалия – это переборки в корабле. В нормальных условиях переборки никому не мешают и практически незаметны. Но если в одном из отсеков корабля происходит пробоина и начинает затапливать, например, ересью, то переборки как раз играют свою роль для того, чтобы не был потоплен весь корабль. История Церкви об этом говорит, что если какая-то из местных Церквей оказалась захваченной или ересью, или каким-то внешним гонением, то как раз другие поместные Церкви помогали одной или нескольким Церквям, которые пострадали, все-таки вернуться к нормальному устроению церковной жизни и богословскому устроению.

— Значит, попытка воздвигнуть переборку с московской Церковью сигнализирует о том, что она в опасности, что отпадает от православия?

— Конечно!

— А не было бы такой опасности, и не возникло бы нужды в перегородке, так?

— Эта перегородка не была бы так заметна. То есть перегородка нужна. Откуда возникли эти перегородки? Их возвел Господь, еще когда смешал народы при строительстве Вавилонской башни. Потому что мы знаем, что поместное устроение Церквей тесно связано с народами. «Епископам всякого народа надлежит знать первого среди них». Господь создал народы, разделил единое человечество на народы и, соответственно, положил вот эти переборки между народами в виде культуры, в виде языка для того, что если какой-то один народ оказывается более подвержен неким греховным вещам, то отделенность его от других народов не дает возможности эту греховность распространять бесконтрольно. Вот как, например, тот же самый большевизм, воинственный атеизм. То, что были государственные границы, национальные границы, не дало возможности это распространить на всю Европу или на весь мир, а положило естественные пределы и дало возможность миру цивилизованному, миру в том числе христианскому противостоять вот этому безбожию и в конце концов его победить. Вот точно так же и в православных Церквях. То есть эти переборки естественны.

А как раз попытка убрать их или игнорировать – вот это противоестественно. И поэтому то, что Московская патриархия пытается выдать единство своей администрации за единство православия, а отсутствие единой административной структуры за разделение самой Церкви, вот это неправославный взгляд и неправославное учение, от которого Московской патриархии нужно избавляться, потому что они смешивают вторичное в Церкви с первичным. И Третий Вселенский Собор в своем правиле, когда он подтверждает автокефалию Кипрской Церкви, предостерегает, чтобы под видом священнодействия не закрадывалась в Церковь надменность мирской власти. Вот то, что происходит с Московской патриархией, это как раз явное и вопиющее к небу нарушение того предупреждения, предостережения, которое Третий Вселенский Собор провозгласил для всех Церквей — не только для Антиохийской Церкви того времени.