Донецк: погружение в «русский мир» продолжается?
В то время, как в Украине резко увеличилось количество экспертов по крестным ходам и франко-турко-армяно-казахским отношениям, есть определённая нехватка анализа такого важного для страны фактора, как жизнь на неподконтрольных территориях. В конце июля на официальном сайте «ДНР» был опубликован закон «О свободе вероисповедания и религиозных объединениях». Как и предполагалось, этот документ разработан на основе соответствующего российского Закона, поэтому имеет смысл проанализировать не весь текст, а прежде всего правки, которые отличают эти два документа, чтобы понять тенденции, господствующие среди представителей «ДНР».
Безусловно, уже само по себе принятие этого закона также свидетельствует об определённых трендах, в частности о том, что правовые реалии на всей неподконтрольной центральной власти территории Украины тяготеют к унификации. Так, раньше эксперты выделяли три правовых дискурса — тот, который доминирует на подконтрольной территории и опирается на украинскую нормативную систему; доминирующий в Крыму и опирающийся на российскую нормативную базу; существующий на территории, подконтрольной «Л/ДНР» и сочетающий в себе элементы украинского и российского законодательства. Теперь можно с очевидностью говорить, что и в вопросах свободы совести «днровский» дискурс качнулся в сторону российского.
Впрочем, само понятие «свободы совести» первым было поставлено под сомнение новыми законодателями. Это понятие фигурирует и в украинском, и в российском законах, что отвечает практике закрепления права граждан на исповедание нерелигиозного мировоззрения. В анализируемом документе свобода совести принципиально выведена из обсуждения, по словам инициатора принятия законопроекта Ольги Макеевой, чтобы избежать апелляции к западным ценностям, хотя изначально закон продвигали с названием «О свободе совести и религиозных объединениях», то есть дублировалось название российского аналога. Таким образом, если российское законодательство ориентировано (по крайней мере, пока) на западную правовую модель, то законодатели «ДНР» не считают нужным следовать этой тенденции, допуская даже противоречие российскому праву.
Более того, ужесточением модели правоотношений выглядит также устранение из ст. 3 (по сравнению с российским аналогом) права на исповедание любой религии — здесь говорится просто о праве исповедовать религию или не исповедовать никакой религии (п.1). Эта тенденция усугубляется изъятием из текста российского п. 3 этой статьи упоминания о недопустимости преимуществ для граждан на основе их вероисповедания — здесь явно заложены предпосылки для предоставления преимуществ определённой группе верующих. Апогеем этой тенденции выглядит п.6, который запрещает «создание сект и распространение сектантства» — хотя в целом этот пункт на самом деле в более жёстком варианте повторяет интенции российского аналога, но он опасен прежде всего тем, что понятие секты никак не определяется в законе, а значит и даёт право для любого толкования.
Четвёртая статья закона также несколько отличается от российского аналога. В том числе, в текст внесена возможность привлечения религиозных объединений «к решению социальных и гуманитарных задач» (п. 2). Известно, что одним из немногих дозволенных на подконтрольной «ДНР» территории видов религиозной деятельности является благотворительность, материальная и гуманитарная помощь, и теперь это законодательно зафиксировано, тогда как в российском законе чётко прописано, что государство не возлагает на религиозные объединения своих функций ни в каких случаях. Из п. 4. соответствующей статьи изъято упоминание о том, что «Деятельность органов государственной власти и органов местного самоуправления не сопровождается публичными религиозными обрядами и церемониями». Это также свидетельство контрсекулярного пафоса, по крайней мере, в публичной риторике.
Таким образом, в принятом 24 июня 2016 г. документе можно проследить несколько важных тенденций:
- он разработан путём внесения правок в соответствующий российский закон, что продолжает общую линию на размежевание правового дискурса на подконтрольной и неподконтрольной центральной власти территории Украины. Он свидетельствует о попытке унифицировать правовой дискурс на территории, подконтрольной «ДНР», в соответствии с российским правовым полем, что тревожно для перспектив удержать ОРДЛО в рамках украинского поля, но даёт более-менее понятные правила игры людям, проживающим на подконтрольной «ДНР» территории. В частности, они могут использовать лазейки, нащупанные россиянами для противодействия возможным репрессиям;
- основное отличие нового закона от российского — в целенаправленном противопоставлении реальности «ДНР» западным ценностям, в том числе принципу свободы совести, отделения церкви от государства и т. д. Это подтверждает контрсекулярный характер идентичности сторонников соответствующей идеологии и приверженность ей, по крайней мере на словах, лидеров «ДНР». Учитывая, что этот закон, как и само формирование, не легитимен в глазах мирового сообщества, его авторы не посчитали нужным и следовать принятой в этом сообществе правовой практике;
- принятие документа и связанные с этим перипетии вызвали достаточно слабый интерес в украинском сообществе, в том числе и религиоведческом. Это может свидетельствовать о тенденции снижения общего интереса украинцев к происходящему за линией разграничения, что в свою очередь лишь подкрепляет размежевание дискурсов и ставит под вопрос перспективы возможной реинтеграции территорий после их возврата под контроль Украины. Между тем, особенности этого закона достаточно выпуклы для того, чтобы использовать их, например, в процессе международного обсуждения ситуации на Донбассе, в том числе в части соблюдения прав человека.
Руслан Халиков
"Украинский инcтитут стратегий глобального развития и адаптаций", 19 июль 2016 года
