Предвестники нерожденных

27.06.2013, 08:48
Человечество избавляется от классической модели семьи ради собственной эволюции?

Человечество избавляется от классической модели семьи ради собственной эволюции?

Казалось бы, чем мешает либерализму семья — «мама-папа-я»? К чему вся эта шумиха вокруг однополых браков, доведенная местами до абсурда? К чему бюрократическая скука ювенального законодательства, отказывающая «отцам и детям» в их вековечной драме и вносящая непереносимое отчуждение? Кому мешают сами слова «мама» и «папа»? Весь этот бред воображения профессиональных либералов, стоящий в одном ряду с бреднями мракобесов в фофудьях.

Но слово сказано. Пришло время подумать (а стало быть, усомниться): так ли прочно положение «мамы» и «папы» в системе языка, а значит и в самом нашем мире?

Казалось бы, предположение абсурдное. «Мама» и «папа» — наши человеческие константы. Но биологическая подоплека становится все тоньше. Такого разрыва между сексуальностью и продолжением рода, какого достиг современный мир, не достигала ни одна другая эпоха.

И этот разрыв продолжает углубляться в нашем сознании. Все более раннее начало сексуальной жизни идет рука об руку со все более поздней готовностью рожать детей. Мы знаем едва ли не с пеленок, что секс необходим для чего угодно — самооценки, карьеры, здоровья и т.д., главное при этом — не залететь. Инстинкт продолжения рода, еще недавно считавшийся основой сексуального влечения, низложен.

Идея рожать попозже становится естественной. Кому это нужно, чтобы дети рожали детей? Но дети перестают быть таковыми все позже. Если бесчеловечная Британия эпохи Елизаветы считала нормальным отправлять девятилетних мальчиков юнгами в дальние плавания, если в кровавой каше Бородина командовали шестнадцатилетние офицеры — становившиеся годам к тридцати просоленными морскими волками и боевыми генералами (те, которые выживали, разумеется), — то их нынешний сверстник всего лишь школьник. И быть ему «ребенком», опекаемым и со всех сторон поддерживаемым, лет до двадцати пяти. После чего он медленно и неохотно начинает становиться «на крыло». И глядишь, годам к тридцати выйдет из пубертата.

Действительно, ответственное родительство — взрослое дело. Когда мозги уже на месте. Когда деньги уже в банке. Когда жилплощадь уже под ногами или хотя бы не за горами. И если к этому моменту еще не возникает трезвый вопрос «а зачем что-то менять, если нам и так неплохо живется?», пара начинает «думать о детях».

И тут начинается самое интересное. Советы советских «брошюр для девочек» рожать до двадцати пяти вызывают смех или, при отсутствии чувства юмора, недоумение. Записи в обменных картах беременных «за тридцать» — «старородящая» — сочтены оскорбительными и заменены толерантным «возрастная первородящая». Однако природу не обманешь — после тридцати, особенно ближе к сорока, организм уже не так охотно откликается на попытки продлить свою генетическую линию.

В этот момент на сцене — вся в белом — появляется медицина. И творит чудеса. Она приходит на помощь всем тем, кто по каким-либо причинам не может зачать ребенка в поту соития. И не суть важно, идет речь о бесплодной паре «традиционалистов» или паре симпатичных лесбиянок. Биотехнология для своего развития нуждается в этом виде дорогостоящих для клиента услуг. И даже не потому, что ей позарез нужны деньги — кому они не нужны, скажите на милость? А потому, что она отчаянно нуждается в материале и признании своих технологий и экспериментов законными и «нормальными». Ситуация, чем-то схожая с ЛГБТ.

И пока биотех с боями отвоевывает у правительств разных стран право на радикальные эксперименты, экстракорпоральное оплодотворение, суррогатное материнство и прочие услуги репродуктивного сектора медицины становятся естественной составляющей нашей жизни. И здесь всегда найдутся «лишние» яйцеклетки, «лишние» эмбрионы, которые могут быть использованы в качестве экспериментального материала.

Причем для развития технологии симпатичные однополые пары даже предпочтительнее, чем традиционные бесплодные, — для того, чтобы обслужить их, обязательно понадобится донорская клетка. То есть развитие банков половых клеток неизбежно. Как и развитие технологий, позволяющих вырастить ребенка в пробирке полностью. И сервис по выращиванию генетически родственного организма с использованием технологий клонирования. Интересы тех, кто не может продолжить свой род по физиологическим причинам, идут рука об руку с интересами биотеха. И не только финансовыми.

Можно сказать, что либерализация семьи — идеологический локомотив биотехнологий. Интересно, многие из нас задумываются, что, споря о «правах геев», например, в то же время мы говорим о совсем другом? Мы занимаем позицию не только сугубо социальную — как «либерал», «традиционалист» или «мракобес». Все эти на первый взгляд насквозь гуманитарные, «политические» и/или «нравственные» вопросы — идеологическая подставка для развития биотеха. Каждой брешью, пробитой либералами в щите традиции, обязательно пользуются биотехнологии.

Развитие эмбриональных биотехнологий и само по себе привлекательно. Кто откажется от того, чтобы медицина гарантировала отсутствие у его ребенка не только тяжелых наследственных заболеваний, но и простой генетической предрасположенности к раку, сердечно-сосудистым заболеваниям и прочим бичам человечества? А там и до евгеники рукой подать. Ну ладно, длина ног и цвет глаз будущего ребенка — это так, баловство для богатых дурочек. А если резистентность к вирусным заболеваниям? Не прививки, вокруг которых столько сектантства, а сразу в геноме что-то подправить?

Но эти замечательные перспективы омрачаются ворчанием не только технофобов и мракобесов всех конфессий, но и вполне уважаемых ученых. Относительно того, например, что любое вмешательство в порядок вещей — особенно сложных вещей — чревато непредсказуемыми последствиями. Вмешательство в геном — это вам не китайские воробышки. Технологии всем хороши, но предполагают стандартные модели, стандартные протоколы, и дай им волю, они и людей будут выпускать вполне стандартных — добротных, здоровых и ничем не особенных. Достаточно утопических, как было подмечено мировой литературой, но вряд ли гениальных, ведь гениальность — это всегда девиация.

Эти ворчуны вполне убедительны. Особенно при поддержке литературы и естественной реакционности обывателя-налогоплательщика. К сердцу этого обывателя надо искать ключик. Им становится либеральная идея. В частности, о сексуальной свободе, равенстве репродуктивных прав и вообще «свободе тела», граничащей со «свободой от тела».

Всего этого, возможно, для кого-то достаточно, чтобы сказать свое решительное нет — и либеральным идеям, и крадущемуся под их полой прогрессу биотеха. Сказать свое решительное нет превращению человека во что-то пускай более совершенное, но все же «нечеловеческое». Для того чтобы принять идею не просто «других людей», но именно «нечеловеков», либеральной идее наверняка еще расти и расти.

Однако есть одно но. Внесение изменений в человеческий организм, скорее всего, неизбежно. Не только потому, что оно уже возможно и даже делает первые робкие шаги — будь то имплантаты или анализ генетической совместимости будущих родителей. Но потому, что это может оказаться условием выживания человека как вида. Мы слишком сильно изменили природу вокруг себя, чтобы позволить себе роскошь оставаться первозданными. Нас окружает искусственная среда, нам этого уже не исправить — не вернуться назад в пещеры, — а потому путь остается только, условно говоря, вперед. Вполне возможно, через изменение себя самих.

Эти изменения могут оказаться связанными не только с особенностями экологии Земли и попытками освоить, скажем, бездны океана, горные пики или ледяные пространства Антарктики. Великие космические мечтатели как прошлого, так и настоящего уверены в том, что выход человека за пределы Земли неизбежен и неизбежно связан с тем, что человек изменит себя. То есть станет контролировать процесс собственной эволюции и управлять им.

Интересно, понимают ли геи, утверждающие, что они — необходимая часть человеческой эволюции, каким именно способом они могут приблизиться к истине?

Екатерина ЩЕТКИНА

"Комментарии", №24, 21 июня 2013