• Главная
  • Мониторинг
  • Архимандрит Иона (Черепанов): "Я знаю, что в Церкви всё правильно. Иначе просто не может быть"...

Архимандрит Иона (Черепанов): "Я знаю, что в Церкви всё правильно. Иначе просто не может быть"

17.05.2010, 10:05
Архимандрит Иона (Черепанов): "Я знаю, что в Церкви всё правильно. Иначе просто не может быть" - фото 1

Нашему порталу часто приходится писать о событиях и проектах, связанных с Киевским Свято-Троицким Ионинским монастырем. Это и социальные, и миссионерские, и катехизаторские задумки, которые воплощают в жизнь прихожане и братия обители во главе с наместником архимандритом Ионой (Черепановым).

"Православіє в Україні", 10 мая 2010 года

Нашему порталу часто приходится писать о событиях и проектах, связанных с Киевским Свято-Троицким Ионинским монастырем. Это и социальные, и миссионерские, и катехизаторские задумки, которые воплощают в жизнь прихожане и братия обители во главе с наместником архимандритом Ионой (Черепановым).

cherepanov

Широта поля деятельности и размах, с которым на этом поле трудятся ионинцы, не могут не впечатлять. При этом на наш вопрос, с чего начинался тот или иной проект, руководители направлений давали приблизительно один и тот же ответ: мол, подошли к отцу наместнику с идеей, он благословил, мы стали заниматься…

Что же это за отец наместник такой, у которого «на хозяйстве» не только отстроенный из руин монастырь в центре Киева, но и… единственная в Киеве община людей с проблемами слуха, и библиотека, и воскресная школа, и туристический клуб для детей, и издательская деятельность — сайт, форум, «Ионинский листок», знаменитый «Отрок.ua». Прихожане-волонтеры, каждые выходные посещающие воспитанников детдомов в отдаленных уголках региона, работающие с онкобольными детьми и их родителями. И, конечно же, сверхизвестная «молодежка» с брендовым уже чаепитием по четвергам…

…Отец Иона всегда с удовольствием рассказывает о проектах Ионинского, о самом монастыре, его истории и легендарном основателе — преподобном Ионе Киевском.

Он, по-видимому, всё в своей жизни делает с удовольствием и какой-то идущей из глубины сердца радостью. О чужих проектах и людях, их реализующих, отзывается всегда с теплотой; на критику отвечает всегда дружелюбно; на чьи-либо недостатки или какие-либо нестроения реагирует спокойно и с юмором. Только о себе говорит крайне мало — почти ничего и никогда.

Вот поэтому, приглашая отца Иону в гости в редакцию, мы рисковали: вдруг беседа не получится? Потому что главной темой разговора предполагался сам отец архимандрит — каким был его путь к Богу, как этот путь привел его в Ионинский монастырь и как теперь благодаря Ионинскому монастырю сотни других людей обретают и свой путь к Богу.

То, что придется рассказывать о себе, отец Иона воспринял довольно смиренно и с присущим ему юмором. Начал задумчиво, издалека. О прадеде-новомученике, друге-комсомольце-звонаре, своей учебе в Киевском мединституте, Лаврской трапезе, о том, как впервые переступил порог изувеченного Свято-Троицкого собора в ботсаду…

«Сложно ответить однозначно, когда я стал православным. Но почему пришел в Церковь, я могу сказать»

— Отец Иона, с чего начинался Ваш путь к Богу?

— Вопрос достаточно сложный. В ответ на него я процитирую диакона Андрея Кураева. Он говорил, что путь к Богу у протестантов и православных несколько различен. Потому что протестант может точно назвать то время, когда его «отловили» где-то на улице и пригласили посетить богослужение той или иной религиозной организации. А когда спрашиваешь православного, как он пришел к Богу, то человек обычно впадает в какой-то ступор и начинает вспоминать, в какой, собственно, момент это произошло.

Четко зафиксировать момент «прихода к Богу» просто невозможно, наверное, потому, что  православие у нас в крови. И даже в советский период людей равнодушных и ничего не знающих о православии, скорее всего, не существовало. Часть населения, если не подавляющее большинство, была крещена. Так или иначе, но люди знали, как поставить свечку, написать записку о здравии и об упокоении, знали, как молиться в каких-то сложных жизненных ситуациях. Да все студенты Киева перед экзаменами ходили во Владимирский собор и ставили свечки. Этот факт, наверное, известен всем.

И хотя православие и не было широко пропагандируемым и поощряемым со стороны государства, существовало в своем гетто, но все равно оно имело колоссальное влияние на население. Тем более, были живы люди старшего поколения, которые пережили гонения и были православными не только по названию, но и зачастую по делам.

Вот поэтому мне сложно ответить однозначно, когда я стал православным.

Но почему пришел в Церковь, я могу сказать. Думаю, это произошло по молитвам моих благочестивых предков, поскольку все мои прабабушки, прадедушки были глубоко церковными людьми.

Брат моей прабабушки, иеромонах Исаия, к примеру, даже был новомучеником. Он до революции подвизался в Соловецком монастыре. В 1920-х годах, когда советская власть обитель закрыла, часть братии оставили в монастыре для обслуживания, так сказать, наукоемких отраслей монастырского хозяйства: ловли рыбы, обслуживания электростанции, каких-то сложных систем, которые были на то время в Соловецком монастыре. Но большая часть братии была выслана с острова, как говорится, «на все четыре стороны».

Вот и отец Исаия приехал в монастырь, который находился недалеко от места его рождения – города Котлас в Архангельской области. Тогда это был поселок, сейчас – достаточно крупный город Коряжма. Вот недалеко от селения существовал Николо-Коряжемский монастырь, основанный преподобным Лонгином Коряжемским.

Ко времени приезда отца Исаии с Соловков этот монастырь уже был закрыт, а братия в 1918 году расстреляна. Мы знаем, что в 1918 году на русском Севере были достаточно масштабные бои за советскую власть. Как тогда говорилось, «Север был оккупирован интервентами» – в основном английскими и американскими войсками. И части Красной Армии вели на Севере особенно ожесточенную борьбу. Одними из самых серьезных боев были бои за город Котлас. Это был и важный железнодорожный узел, и крупный речной перевалочный пункт — действительно, ключ к русскому Северу.

Вот в то время, когда власть переходила из рук в руки, один из красноармейских отрядов и расстрелял братию Николо-Коряжемского монастыря. Ныне они прославлены в лике святых. Местные жители, с которыми довелось общаться в моих поисках следов брата прабабушки, рассказывали, что когда братию расстреливали, то игумен попросил, чтобы его расстреляли последним. И пока одного за другим монахов убивали, игумен молился, чтобы Господь их укрепил, дал мужество выдержать все испытания до конца. Их тела были спущены под лед.

И вот с 1918 года Николо-Коряжемский монастырь стоял закрытым. Иеромонах Исаия приехал с Соловков и возобновил там богослужения. Естественно, поскольку братии не было, то и монастырь действовал только как приходской храм…

Там он прослужил до 1930 года, когда его арестовали «за антисоветскую пропаганду», как в те годы традиционно формулировалось обвинение верующим в Бога, и дали 10 лет срока. После этого он не вернулся, а так и погиб где-то в лагерях.

Его сестра, моя прабабушка, была очень церковным человеком. В детстве на каникулах я жил у моих бабушек и дедушек. Помню, утром и вечером, хоть и не было молитвослова, прабабушка наизусть долго читала молитвы. И когда я стал воцерковляться, стал читать утренние и вечерние молитвы, целые фразы всплывали в моей памяти очень ярко: «О, это бабушка читала, и вот это мне знакомо…»

«Все было четко: я пришел в церковь и понял, что мне нужно быть именно здесь…»

— Я родился и вырос в Киеве. Мой отец был военнослужащим.

Примечательно, как отец попал в Киев. Он служил солдатом-срочником в полку гражданской обороны на Краснозвездном проспекте. Из этого полка его командировали в военное училище, окончив которое, он вернулся в свою же часть, где прошел путь от рядового до начальника штаба полка.

Специфика воспитания детей военных состоит в том, что воспитанием больше занимается мать. Поскольку по долгу службы отец уходит рано, приходит поздно, видит ребенка только по выходным, дети большинство времени проводят с мамами…  

…Мамина мягкость и отцовская твердость очень хорошо сочетались в моем воспитании, мне кажется. Я счастлив, что у меня такие родители, которые вложили в меня все, что смогли.

Можно сказать, что религиозность я впитывал с детства от любимых прабабушек и бабушек. К тому же мама, хотя мы и жилит в годы советской власти, научила меня элементарным основам молитвы. Понятно, что не было ни молитвословов, ни книг, но я знал, как правильно перекреститься, как правильно поставить свечку, знал, какие молитвы надо прочитать в сложных ситуациях.

Причем, я поражаюсь, с какой деликатностью мама все это мне передавала. Ведь она была не настолько воцерковлена, в храм ходила от случая к случаю: или во времена особой нужды, или когда приезжали друзья, родственники, знакомые. В таком случае мы вели их по отработанному заранее маршруту: Владимирский собор, оттуда к Золотым Воротам, потом посещали Софию Киевскую, шли к Андреевской церкви, спускались по Андреевскому спуску, осматривали достопримечательности Подола и оттуда ехали в Киево-Печерскую Лавру. И всегда, когда проходили по этому маршруту, все обязательно ставили свечки во Владимирском соборе, каждый молился, как мог, и просил что-то у Господа…

В те годы, когда подходило к концу мое обучение в школе, я тесно общался с парнем — соседом по дому, Олегом Василенко. Мы с ним ходили в одну группу в детском саду, а затем учились в параллельных классах. Это была середина 1980-х, перестройка, когда всплывали многие закрытые в советское время темы, в том числе и религиозные. И вот с ним мы все это очень активно обсуждали, спорили, искали какие-то материалы в журнале «Огонек» и так далее. Именно в то время в журнале «Слово» начали публиковать Евангелие главами, и эти страницы были зачитаны практически «до дыр».

Мы учились в 9-м или 10-м классе школы, когда Олег меня спросил:

— Ты когда-нибудь слышал, как звонят колокола?

— Конечно, слышал. На Крещатике часы, например, звонят.

— Да нет, это электрические. А настоящие слышал когда-нибудь?

— Нет, не слышал.

— Тогда приезжай в такое-то время к Крестовоздвиженской церкви на Подоле, послушаешь.

Приезжаю, выхожу из трамвая, и вдруг слышу этот колокольный звон, который меня, что называется, «накрыл с головой». Представьте, человек ни разу такого не слышал, а тут — праздничный трезвон. Сейчас я понимаю, что он был не самым искусным и не самым качественным, потому что вместо большого колокола использовался обрезок трубы, маленькие колокола тоже собраны «с бору по сосенке». Но тогда это показалось для меня чем-то необыкновенным, а звуки — небесными и божественными.

Подхожу к колокольне с широко раскрытыми от удивления глазами и вижу, что это звонит… Олег! Для меня это был шок. Представьте, 1987 или 1988 год. Еще советская власть, а тут комсомолец вдруг звонит на колокольне!

…Вот заканчивается колокольный звон, спускается Олег, а я даже не знаю, как спросить, откуда он здесь, и как сюда попал. Параллельно в голове роятся еще какие-то вопросы. На что он мне говорит: «Вот, служба закончится, поедем домой и поговорим обо всем». Я остался, думал: ну, сколько той службы, постою подожду. А это было начало Всенощного бдения…

И вот за эти два часа с хвостиком в храме я отчетливо ощутил, что здесь мое место и мне в жизни ничего другого не нужно. Милостью Божьей у меня не было каких-то религиозных исканий, сомнений или «тыканий» в тупиковые ветки – буддизм, протестантизм. Все было четко: я пришел в церковь и понял, что мне нужно быть именно здесь. Шел мне тогда 17-й год…

«Я когда узнал, как правильно поститься, то делал все по уставу: без мяса, значит — без мяса, без рыбы и масла, значит — без. Родители это все терпели…»

После этого я стал ходить в храм, по крупицам узнавать о православии, потому что ни книг, да и вообще ничего тогда не было. Каждое печатное слово ценилось на вес золота. К тысячелетию Крещения Руси, помню, стали появляться какие-то книги, молитвословы. Но книги стоили тогда астрономических сумм. Например, толковая Библия Лопухина стоила 300 рублей, молитвослов – 50 рублей… Понятно, что простому школьнику они были не доступны.

Помню, как я первый раз прочел Евангелие. Мне дал его уже вышеупомянутый мой друг Олег. Кстати, сейчас он – протоиерей, служит в Александро-Невском храме села Хотов под Киевом.

Евангелие, которое он мне дал, было дореволюционным изданием с выпадающими страничками, засаленными и затертыми до дыр. Представляю, сколько людей его до меня прочли… Это теперь я понимаю, что необходимо было читать с трепетом (хотя трепет тогда был) и благоговением, а не так, как я это делал: по привычке со школьными учебниками – сидя в кресле и закинув ноги на стол. Думаю, Сердцеведец Господь простит меня за такое чтение…

И вот прочтение Евангелия сделало свое дело. Теперь я наверняка знал, что то, что есть в Церкви – это правильно. Если что-то мне кажется неправильным, значит, я об этом просто не все знаю. Господь так устроил, что была четкая внутренняя установка, что в Церкви ничего неправильного быть не может.

— Эта установка сохранилась до сегодняшнего дня?

— Да. Я верю, что Церковь водима Святым Духом, и если в Церкви есть какие-то проблемы, то это все промыслительно. Ведь какие-то немощи, слабости, глупости попускаются нам в основном для нашего же смирения. Если мы пытаемся действовать только своими мозгами, тщеславием, гордостью и надмением, то все бывает посрамлено. Поэтому если делает кто-то что-то не так, значит, это Господь человеку попустил. И каких-то волнений или переживаний у меня за Церковь нет. Я знаю, что в Церкви все правильно. А если кто-то и ошибается, то по промыслу Божьему обязательно это исправится, иначе просто не может быть.

— А как родители одного-единственного сына воспринимали то, что сын нацелен на монашество? Когда это решение вообще пришло к вам?

— На монашество я был нацелен не сразу, потому что не знал, что это такое.

Вначале мое воцерковление родители воспринимали не иначе как «ударился в религию». Они знали, что в детстве время от времени у меня появлялись какие-то увлечения: то я занимался подводным плаванием, то художественной ковкой, то разводил аквариумных рыбок, то что-то конструировал и мастерил. И церковь они восприняли как одно из моих увлечений. Отец немного надо мной подшучивал, но какого-то сильного противодействия не было.

Есть меткое выражение, что «если кто-то в семье становится верующим, то вся семья становится мучениками». В какой-то мере это проявлялось и в нашей семье. Слава Богу, Господь избавил, и с моей стороны не было каких-то нотаций родителям, мол, вы неправильно живете, не делайте то-то и то-то. Единственный дискомфорт, который я создавал, это были посты, когда маме приходилось для меня что-то готовить отдельно. Я когда узнал, как правильно поститься, делал все по Уставу: без мяса, значит — без мяса, без рыбы и масла, значит — без. Родители это все перетерпели.

Естественно, были такие моменты, как сон на полу, длинные молитвы и прочее. Такой максимализм, мне кажется, связан с тем, что человек не всегда умеет пользоваться призывающей его благодатью. Когда Господь призывает человека, то дает ему особые силы, благодать жить правильно, избавляет от каких-то грехов, дает желание и ревность молиться, воздерживает от каких-то глупых поступков, которые он ранее совершал, дает возможность подвизаться.

Но не всегда у неофита получается делать так, как надо. Обычно бывает, если уж начинает человек молиться, — значит, по полной программе, поститься – то же самое…

— Да, про полную программу наслышаны:-) Протоиерей Александр Авдюгин, побывав у вас в монастыре, потом в ЖЖ поделился своими наблюдениями. …Приходит отец Иона в 7 утра в монастырский храм, открывает служебник, и давай молитвы читать. «…Утреннее правило в храме читает, полностью, а канонник открыт только на начальной странице. Причем за полным сводом утренних молитв следует еще набор каких-то молитвословий…»:-)

«В 1992 году я счастливо «завалил» сессию в мединституте, не менее радостно «завалил» пересдачу, и наконец-то поступил послушником в Лавру»

— Как я уже говорил, я был прихожанином Крестовоздвиженской церкви на Подоле. В то время там был блестящий состав священников. Настоятель — отец Всеволод Рыбчинский, который теперь служит в Ольгинском храме; старенький отец Василий Черкашин… Это великолепные священнослужители, еще старой закалки, и слава Богу, что первые шаги в Церкви я делал именно в этом храме.

Подсобным хозяйством при церкви заведовал тогда дядя Боря — умелец «золотые руки», который все делал с какой-то неослабевающей энергией. Такие, наверное, при любом храме есть… Вы знаете, что Крестовоздвиженская церковь находится у подножия крутого склона, так вот этот склон дядя Боря замечательно убирал; чистил, ухаживал за деревьями, цветами. И вообще, он занимался всей территорией храма. По мере сил я старался ему чем-то помочь, что-то поднести, сделать.

Как-то раз он меня пригласил помочь ему в Лавре. Лавра тогда уже была открыта. Шел где-то 1990-й год. Ближние пещеры только-только передали Церкви, вот в них мы и трудились.

Как-то раз монахи пригласили нас на братскую трапезу. И именно тогда на эмоциональном уровне я пережил совершенное потрясение. Я увидел, как братия вместе молятся, вместе поют, едят, за трапезой читают жития святых. И тогда я понял, что в Церкви кроме монашества мне ничего не нужно. Мне было 18 лет.

После этого я все свободное время стал проводить в Лавре. Пары в институте закончились, и я – в Лавре. Естественно, появилось много друзей и знакомых. Одним из первых, с кем я познакомился, были нынешний архимандрит Поликарп и игумен Лаврентий. Дядя Боря, который привел меня в Лавру, тоже впоследствии стал монахом в Лавре, теперь он отец Силуан. Многие, кто посещают Лавру, могут видеть его постоянно работающим на лаврских склонах — невысокий, крепкого телосложения, с седой бородой.

Так два года я все свое свободное время стал проводить в Лавре. И вот, году в 1992-м, я понял, что больше так не могу. Я учился в Медицинском институте им. Богомольца на педиатрическом факультете. Понял, что даже, если окончу институт, работать по специальности не буду: пойду в монастырь. Помню, сидя на парах, я смотрел на часы, когда, наконец, смогу попасть в Лавру. Так, в 1992 году я счастливо «завалил» сессию, не менее радостно завалил пересдачу, и поступил послушником в Лавру.

В 1993 году открылся Ионинский монастырь (в то время он был скитом Киево-Печерской Лавры), и первый наместник, ныне епископ Северодонецкий и Старобельский, а тогда еще архимандрит Агапит, пригласил меня участвовать в восстановлении обители.

Так, с 1993 до конца 1998 года я жил в Ионинском монастыре под руководством замечательнейшего человека — владыки Агапита. Это в своем роде действительно уникальный человек. Слово «Агапит» переводится как «любимый». И я не знаю ни одного человека — ни в Лавре, ни среди священнослужителей, с кем бы он был в конфликте. В Лавре он жил с самого первого дня после открытия, был пострижен одним из первых. Он действительно человек любвеобильный, терпеливый, смиренный – настоящий монах. Вот с таким замечательным подвижником довелось начинать восстанавливать Ионинский монастырь.

«…Крыши нет, холодно, голодно. Приходится не столько служить, сколько восстанавливать… Это были самые замечательные годы моей жизни»

В то время это, конечно, были сплошные развалины. Если кто из киевлян помнит, то в храме были практически одни только стены, потолка не было — голая крыша, через которую залетали голуби и лился дождь. Храм был разделен кирпичными перегородками на отдельные помещения, потому что до того, как начал обсыпаться потолок, здесь располагался лабораторный корпус. Затем из этого лабораторного корпуса сделали склад, а позже и свалку ботанического сада. Храм имел такой вид, как большинство церквей после господства советского периода.

Вначале службы совершались только по воскресеньям — Всенощные бдения и Литургии. Что интересно: с самого дня возрождения и до сих пор в нашем монастыре сохранилось ядро хора. Вообще, хор в Ионинском монастыре появился не иначе, как Промыслом Божьим…

Вы знаете, что регентом нашего хора является протодиакон Димитрий Болгарский, а одним из его главных помощников, вторым регентом, является правнук великого композитора Николай Лысенко. Они пели в Выдубецком монастыре в то время, когда он был еще православным. И когда во время раскола в 1992 году академик Петр Толочко передал ключи от монастыря Филарету, не знаю, по своему ли расположению или по приказу свыше, то православных оттуда выгнали. И хор перешел петь в ближайшее место – Ионинский монастырь, и вместе с нами переносил все сложности богослужения. Потому что зимой храм не отапливался несколько лет, причем, в храме было холоднее, чем на улице. Было настолько холодно, что люди выходили погреться на улицу. За ночь собор промерзал, и если утром воздух на улице прогревался до 0?— +5?С, то в храме мороз сохранялся как в морозильной камере. И вот эти длинные монастырские службы хор перенес очень мужественно, радуя своим пением богомольцев нашего монастыря.

— Не возникало ли у Вас после церковного раскола 1992 года вопроса, с кем оставаться? Все-таки митрополит Филарет был предстоятелем…

— Знаете, вся Лавра была единодушна. Может, и были монахи, лично знакомые с бывшим митрополитом Филаретом, у которых имелись поводы уважать его как иерарха. Но основанная масса братии видела его или только во время богослужения, или на каких-то официальных церемониях. То есть, каких-то тесных контактов не было. И, естественно, когда стал вопрос: быть с полнотой Православной Церкви или быть с бывшим митрополитом Филаретом, конечно, братия выбрала полноту Церкви, выбрала спасение.

Помню, была такая ситуация… Вся Украина смотрела на Киево-Печерскую Лавру: с кем Лавра? Звонили, спрашивали, кого Лавра поддержала. Думаю, что благодаря крепости лаврской братии и четкой ориентации, раскол не имел катастрофических последствий. Тогда же не было интернета, люди находились в информационном вакууме и не знали, что происходит. Они знали митрополита Филарета, знали о том, что он предпринимает какие-то шаги, но поддерживать его или нет, никто не знал. Все смотрели на лаврскую братию, которая осталась верна Православию. И это сыграло, наверное, решающую роль в том, что Православие действительно стоит и растет наша Церковь.

— Когда Вы пришли в Ионинский монастырь, Вас не смутило то, что крыши нет, что холодно, что приходится не столько служить, сколько восстанавливать?

— Нет, что вы, это были самые замечательные годы моей жизни! Думаю, человек, который это прошел, вспоминает со слезами на глазах и ностальгией, как было здорово, какое было рвение и желание сделать хоть что-то хорошее для храма.

Вначале ни благотворителей, ни денег не было. Это были голодные 1990-е, когда страна была поставлена на колени. Естественно, что Церковь тоже была далеко не в цветущем состоянии. Практически все по храму приходилось делать самим, для каких-то квалифицированных работ привлекались специалисты (например, чтобы поштукатурить стены), но при этом мы, например, поднимали наверх раствор. А так практически всё мы делали своими руками.

— Как все-таки восприняли Ваше решение уйти в монастырь родители?

— Когда решил бросить институт и пойти в Лавру, думаю, что это было серьезное для них испытание, хоть мама к тому времени уже ходила в храм. Любая мама хочет, чтобы ребенок оставил ей внуков, мечтает, чтобы семья росла и род продолжался. Понятно, что к моему выбору было поначалу напряженное отношение… Представьте, если до этого спрашивали: «Как ваш сын?», и она с гордостью отвечала: «Он учится в медицинском институте на третьем курсе» (а мединститут был одним из самых престижных учебных заведений Киева), то через два месяца на вопрос: «Как ваш сын?» должен был звучать ответ: «Он ушел в монастырь»… Естественно, можно понять ее состояние, когда она переживала тот период. Но как любая мама, она хотела, чтобы мне было хорошо, она видела, что я этим горю. Слава Богу, она смирилась, пережила и теперь является постоянной прихожанкой нашего монастыря.

И на вопрос: «Как там ваш сын?», сейчас она, надеюсь, найдет, что ответить:).

Отец менее воцерковлен, он сочувственно относится к Церкви, бывает в храме значительно реже. Но в то же время, причащается, исповедуется, и это уже хорошо.

— Вы часто видитесь с родителями?

— В основном на богослужении. Дома не так часто удается бывать.

«Спросили у отца Агапита, есть ли у него преемник. Он ответил, что есть — игумен Иона. Когда Блаженнейший меня увидел, то усомнился…»

— В каком году Вы приняли монашество, сколько Вам было лет?

— Это было в 1995 году, мне было 23 года. Великим постом я был пострижен в Лавре в пещерах в рясофор, и вскоре, на Лазареву субботу, рукоположен в сан иеродиакона.

Интересно, что у нас в монастыре был иеродиакон Феофил, ныне покойный. В Страстную седмицу, перед Пасхой, он тяжело заболел и не мог быть на богослужении. И как только меня рукоположили, мне сразу нужно было служить Страстную седмицу, Пасху — достаточно сложные в богослужебном плане. Но благодаря тому, что до этого нес послушание пономаря, я адаптировался достаточно легко. Понятно, что некоторые мои внешние и голосовые данные не дотягивали до настоящего диакона, но священнику во время богослужения я точно не мешал:-). Есть такой критерий: хороший диакон – тот, который не мешает священнику молиться во время службы. Священник молится, диакон молится и вся церковь молится…

…Прослужил несколько месяцев диаконом. Перед Успением Пресвятой Богородицы, в день памяти перенесения мощей преподобного Феодосия Печерского, 27 августа был рукоположен в сан иеромонаха.

— Жили в Ионинском монастыре?

— Естественно.

— Где именно в монастыре тогда жила братия?

А братия тогда жила где придется. Часть братии жила в здании старой башни с часами, часть – в храме, в одном из помещений. Но в 1995-1996 годах, чтобы расположить братию, пришлось самовольно на территории ботанического сада строить корпус. Тем более, к тому времени братия стала прибавляться: к 1995 году было человек 6-7.

— И вот эти 6-7 человек восстанавливали Троицкий собор?

— Ну не так, что стали и за полгода восстановили. Этот процесс перманентный, потому что реставрацию нужно проводить то в одном, то в другом месте. Реставрация в памятниках архитектуры никогда не заканчивается.

Интересно, что делали и никогда не думали, что в перспективе мы увидим храм в подобающем состоянии.

Действительно, у нас и сил было мало, и средств недостаточно, и делали то, что могли, выполняли работы, которые не сразу были заметны, но необходимы.

Не было ощущения безысходности?

— Нет, было стремление вперед и только вперед. Не было такого ощущения, что вот бьешься, бьешься, а ничего не получается.

…Есть у меня одно очень яркое воспоминание. В 1993-1994 году на Литургии бывало человек 15-20. На Троицу могло прийти 50 человек. У меня тогда была мысль: зачем в таком глухом месте (а тогда в ботсад практически никто не ходил — время кризиса, людям не до красот природы — а там, где расположен храм – вообще место было дикое) стоит такой огромный собор? Нет, чтобы был маленький... Его и восстановить можно было бы быстро, и протопить проще, а тут огромный такой, целый аэродром… А сейчас думаю, вот бы еще метров 100 квадратных к храму нашему добавить…

— Ответственность не тяготила?

— Нет, я тогда, слава Богу, был человеком безответственным:-), всем занимался отец Агапит, а я так, по мере сил с братией старался помогать ему. Именно административной ответственности не было.

— А когда она появилась?

— Появилась она в конце 1998 года, когда отец Агапит стал епископом Хустским и Виноградовским. Стал вопрос о том, кто займет его место. Предстоятель нашей Церкви спросил у отца Агапита, есть ли у него преемник. Он ответил, что есть — игумен Иона. Когда Блаженнейший меня увидел, усомнился…

…У нас тогда с кормежкой было плохо, мы реально голодали. Помню, как-то раз на панихиду в воскресенье принесли несколько булок и старое варенье. Так мы эти булки нарезали, засушили и в течение недели ели, запивая разболтанным с водой вареньем. Потом ситуация немного стабилизировалась…

Я был совершенно юного вида, худой, выглядел не на 27, а лет на 20. Понятно, что Блаженнейший не мог сразу назначить «такого худосочного» на должность наместника монастыря, поставил на полгода исполняющим обязанности. А спустя время присмотрелся, и я был в должности утвержден.

— А почему в постриге имя Иона? Вы выбирали или так просто получилось?

— Дело в том, что я был в первом постриге, когда постригали трех человек. Меня назвали в честь преподобного Ионы, еще одного брата назвали Петром — так звали преподобного Иону в схиме, — и еще одного брата назвали Мелхиседеком — преемником отца Ионы был архимандрит Мелхиседек.

— Вы свою связь со старцем Ионой ощущали ранее или стали ощущать уже после?

— Не знаю, думаю тщеславно ощущать себя преемником великого святого. Понятно, что ощутима благодатная помощь преподобного, он где-то сочувствует, где-то поддерживает. Но мне до него расти и расти.

На памятнике преподобного Ионы, когда он преставился в 1902 году, было написано: «Дети, моего закона не оставляйте». Конечно, хотелось бы так жить, чтобы все наставления преподобного исполнились, жить как положено, по-монашески, но не всегда получается.

Как Вас звали до пострига?

— Максимом Александровичем :-).

«Наша братия вела беспощадную борьбу с "церковными ведьмами"… Часть из них ушла, а те, кто остались, стали по-настоящему любимыми бабушками-"Божьими одуванчиками"»

— Стали Вы наместником в 27 лет, и что делать дальше? Почти разрушенный храм…

— На службах число прихожан доходило до ста человек. Люди шли, потому что были обретены мощи преподобного Ионы. Был и есть замечательный хор, который славится по всему Киеву. Многие приходили хор послушать. Да и ботсад – красивое место.

— Монахи обычно люди очень строгие. Всех это пугает, а у вас наоборот, люди идут и идут.

— По-моему, это уже из области легенд, что монахи кого-то пугают. Кого надо пропесочат, к кому надо — проявят милость. Как говорит наш Блаженнейший, «к пустому колодцу люди не ходят». Думаю, что если бы монахи занимались только тем, что песочили, то такого количества прихожан в наших монастырях не было бы. Есть такие вещи, за которые действительно надо «пропесочить» и «построить», и тем самым дать толчок, чтобы человек начал над собой работать.

— Помните, мы были у Вас в гостях, и Екатерина Ткачева сказала, что сначала в материалах «Отрока» чувствовалась нотка «как я люблю Ионинский монастырь». Почему люди так любят Ионинский монастырь?

— Думаю, что это касается не только Ионинского монастыря, но и любого храма, куда человек ходит – Китаева, Голосеева, Лавры, женских монастырей, приходских церквей. Каждый для себя находит, что ему по сердцу, по душе. В этом вопросе сложно сказать, какие факторы приводят людей в Ионинский монастырь.

— Ваш монастырь славится мощным молодежным движением. Есть ли у вас, как наместника, некая установка, определенная политика, направленная на работу с молодежью?

— Политики нет.

Я помню свое состояние неофитства, как жаждал узнать что-то о храме. Слушал каждого священника или кого-то из прихожан, и все это очень глубоко западало в душу. Помню, что из-за большой занятости священников в советский период человек, придя в храм, чувствовал себя сиротой. Он исповедовался чаще во время общей исповеди — тогда, как вы знаете, практиковалось, что священник перечисляет грехи, а потом каждый подходит и над ним читается разрешительная молитва. Это делалось из-за того, что исповедников было много, а священников – мало…

И дальше что? — Вышел из храма, и иди восвояси. А хотелось какой-то поддержки, о чем-то спросить, что-то выяснить. Такое свое состояние я помню прекрасно, поэтому, когда приходит в храм любой молодой человек, мы стараемся пообщаться с ним, поговорить, помочь сделать первые шаги. Слава Богу, у нас такая братия, что всегда с удовольствием пообщается, поддержит.

— Как это все начиналось? Как формировался молодежный костяк общины?

— Бессменным нашим инициатором, организатором и ведущим является архимандрит Иоасаф (Перетятько), который стал прихожанином монастыря еще при отце Агапите. Затем поступил в братию, был пострижен, рукоположен.

С чего начался поток молодых людей…

Еще при отце Агапите, с его благословения, я повесил в храме огромную табличку: «В нашем монастыре, согласно словам апостола Павла «женщина в церкви да умолчит», замечания и наставления в храме могут делать только братия обители». И наши братья вели беспощадную борьбу с так называемыми «церковными ведьмами». Это известные всем старушки, которые с комсомольским рвением пытаются научить, наставить всех, имеют свои зоны влияния — у иконной лавки или подсвечника. И вот после «поимки» таких бабушек за нравоучениями, с ними велась серьезная воспитательная работа. Мы им объясняли: «Вы пришли в храм молиться, не мешайте молиться другим; если что-то не так, то у нас есть, кому сделать замечания. А вы лучше стойте, молитесь, и сами не будете отвлекаться, и мы не будем отвлекаться на то, чтобы делать вам замечания».

Часть людей, которые не смогли смириться с такой установкой, перешли в более удобные места, часть вменяемых бабушек остались, и действительно стали всеми любимыми «Божьими одуванчиками».

Естественно, молодые люди, которые приходили, видели, что их здесь «не гоняют». Одно дело — получить совет от священнослужителя, и другое дело, когда на тебя налетают свирепые бабульки и начинают проводить воспитательный процесс. Вот, кто-то кому-то рассказал, кто-то кого-то привел. А специально ставку на то, что у нас должны быть только молодые, мы не делали.

— Братия у вас молодая?

— Сейчас уже среднего возраста. В основном братия набора 1990-х годов, когда стало возможным открытие монастырей. В это время очень много людей пришло в обитель. Собственно, ядро монастыря – и Лавры, и у нас, и в других обителях – это братия, которые пришли именно в 1990-х годах.

«Прийти в монастырь, чтобы в нем умереть»

— Однажды на одном из молодежных чаепитий отец Иоасаф рассказывал, что когда-то к вам в монастырь пришла девушка абсолютно лысая, с вызовом в глазах. Как часто такие случаи бывают в Вашей практике, и как Вы находите с такими молодыми людьми общий язык?

— Нет, она была лысая, но без вызова в глазах :). Ее зовут Галя, и она, наверное, стала звездой всех интервью. Это просто яркий пример.

Мы стараемся относиться спокойно к неформальным проявлениям молодежи. Если человек странным образом себя выражает, то это не значит, что он плохой. Это значит, что в его жизни есть какие-то причины, по которым он выглядит не так, как предписывает православный дресс-код. Если не концентрировать внимание на внешней оболочке и посмотреть, что у человека внутри, с любовью его принять, то со временем он увидит, что эпатаж не имеет уже никакого значения и постепенно от этого откажется.

— Вы спокойно относитесь к тому, что молодые люди создают семьи, а не идут в монашество?

— Знаете, «невольник — не богомольник». Каждый человек должен находить в православии тот путь, который, на его взгляд, поможет войти ему в Царствие Божье. Если человек видит, что ему легче спасаться в семье, когда есть рядом любящий человек, поддержка, когда есть детки, которые будут радовать в старости, то слава Тебе, Господи.

Наши священники дают человеку возможность самому сделать выбор. Потому что если к чему-то подталкивать, то при первом же искушении, которое встретится на пути, человек будет иметь твердое ощущение: меня принудили, заставили, я не хотел, и виноват кто угодно, только не я. Поэтому человек должен сделать выбор сам.

— А если человек сомневается? Не у всех же бывает так однозначно, как у Вас…

— В таком случае лучше подольше посомневаться, но не наделать глупостей.

К сожалению, одна из причин большого количества разводов или совершенно невыносимых условий жизни в семьях, это то, что люди стараются сделать не так, как им будет полезно, радостно, спасительно, а чтобы было «как у всех». «Вот, ваша дочка, ей уже 23 года, а она не замужем, детей нет…» И человек сам себе нагнетает: точно, мне 23, 25 лет, а я до сих пор не замужем. В итоге выходит за какого-то первого встречного и потом всю жизнь мается. Поэтому с такими вещами лучше не спешить — что в монашестве, что в браке.

Нужно быть «фанатиком» в своей области: если идти в монастырь, то кроме своего монастыря больше ничего не видеть. Точно знать, что в этом монастыре ты хочешь принять постриг и в нем умереть.

Также и в браке. Чтобы не было так: ага, Маша хорошая, но Света лучше готовит, а у Кати квартира в Киеве…

Бывают случаи, когда приходят и с дилеммами: на ком жениться или за кого замуж выходить. Тогда советую подумать самому. Я же не могу советовать, что, на мой взгляд, Вася лучше, или Оля лучше. С этим человеком нужно прожить всю жизнь и умереть. А что будет, если начнется быт: невынесенный мусор, немытая посуда, мужу – футбол, а жена захочет посмотреть какое-то телешоу. Начинаются трения, напряженность в семье. И не дай Бог, если супруги еще нецерковны…

На мой взгляд, очень опасно связывать свою жизнь с человеком, который не разделяет твоих религиозных убеждений, у которого есть своя, иная система ценностей. Апостол Павел пишет, что неверующий муж спасается верующей женою. Так и в наше время, если супруги воцерковляются, будучи в браке, и кто-то уже в Церкви, а кто-то еще нет, то это не является поводом для развода. Действительно, нужно приложить все усилия, чтобы муж или жена тоже стали православными.

Но слова апостола не подразумевают совета вступать в брак с нецерковным человеком.

— У Вас много прихожан с детьми, к вам приходят целыми семьями. Все-таки в семейной жизни намного больше возникает проблем мелких, можно сказать, мелочных, нежели бывает в монастыре. Чтобы их разрешить, люди идут к духовникам – монахам, которые, возможно и уходили из мирской жизни, чтобы не сталкиваться с этими вопросами. А здесь все равно приходится как-то их решать. Хватает ли у Вас терпения и нужных слов?

— Во-первых, если человек решил принимать постриг в Ионинском монастыре или, например, в Лавре, он должен понимать, что пришел в городской монастырь, где функции обители очень тесно переплетены с функциями прихода. Где нужно будет не только заниматься молитвой и трудом, но и в том числе духовным окормлением людей. И, на мой взгляд, в том, что монах дает советы семейным людям, никакого противоречия нет.

А во-вторых, зачастую бывает так, что женатый священник свои семейные «наработки» проецирует на семейные пары, которые приходят к нему за советом. У него, допустим, такие взаимоотношения с женой, с ее мамой, и он бессознательно пытается эту схему переносить в другую семью. Игумен Валериан (Головченко) — один из ведущих нашей «молодежки», говорит по этому поводу, что монах, как духовник семьи, выступает в качестве неиграющего тренера. Он видит очень многие семейные ситуации, читает книги и, обобщая опыт, дает советы.

«Начиная участвовать в волонтерском движении, еще пока невоцерковленные люди находят свое место в Церкви»

— С чего начались социальные проекты в вашем монастыре? Мы многим задаем этот вопрос, на что получаем ответ: пришли, благословились у отца наместника, и начали работать…

— Системная работа с молодежью началась тогда, когда наиболее активные прихожане попросили благословения вместе собираться пить чай и общаться на церковные темы.

Вначале собиралось 5-8 человек, готовили доклады, выступали, обсуждали. Приглашали провести лекции по истории Церкви тех, кто более компетентен в этом вопросе.

Со временем количество молодых людей значительно увеличилось, и когда превысило несколько десятков, общения в тесном кругу уже, естественно, не получалось. Не каждый человек при такой большой аудитории сможет сформулировать свою мысль, не каждый найдет в себе силы задать священнику вопрос личного характера. Поэтому мы перешли к несколько иному формату общения: сперва священник о чем-то рассказывает, затем отвечает на письменные вопросы.

Внутри молодежки зародилось достаточно много инициатив. Если человек пришел и чем-то хочет помочь, то Бог в помощь — чем смогли, помогли, и дальше работай на свое усмотрение. А со временем становится видно: от Бога дело или нет. Если оно от Бога, то, как говорится в Писании, разовьется и расширится, а если не от Бога, то само собой заглохнет.

Так вот многие инициативы и получили развитие, в частности и социальная работа.

Изначально эти проекты стал курировать отец Иоасаф. Он вовремя поддержал концепцию миссионерства через волонтерство. Ведь люди, делая вместе одно общее доброе дело, очень тесно между собой знакомятся. В такого рода деятельности всегда видно, что каждый из себя представляет, можно с ним в разведку идти или нет.

И самое главное: люди, которые начинают участвовать в этом волонтерском движении, но еще пока не воцерковлены, находят свое место в Церкви. Потому что они видят, что мы стараемся поступать по Евангелию. Они видят, что православные – самоотверженные, проводят время не за пустыми занятиями, а идут помогать нуждающимся, что они дружные, имеют любовь между собой. И действительно, очень много людей воцерковилось именно через волонтерство.

— Уже вырабатывается определенная концепция этой деятельности. Молодежная организация «Молодость не равнодушна» направлена на социальное служение не только в масштабах города, столицы, а и на всеукраинском уровне. Расскажите чуть больше об этой организации. Потому что все знают ее плакаты, у всех на устах ее деятельность. Как она создавалась, кто ее возглавляет, и какие дальнейшие перспективы?

— Эта организация является одним из подразделений отдела по делам молодежи Киевской епархии, который, по благословению Блаженнейшего Митрополита Владимира, я возглавляю.

Название появилось случайно. Стал вопрос, как назвать акцию, которую мы проводили 15 февраля — в день православной молодежи, который совпадает с днем онкобольного ребенка. Этой акцией мы хотели привлечь внимание общественности к тому, что православная молодежь не инфантильна, как принято считать, не равнодушна к нуждам тех, кто требует нашей помощи. Онкобольные детки, престарелые, дети из детдомов. Показать, что молодежь не безразлична к скорби ближнего…

Предлагалось много названий, но выбрали «Молодость не равнодушна». Под это название сделали сайт, стали собирать инициативы. В итоге сейчас эта молодежная организация имеет массу проектов, и объединяет достаточно большое количество молодых людей.

— Отец Иона, Вы – администратор, наместник, и должны решать множество организационных вопросов. У Вас прозвучала фраза, что времена восстановления монастыря для Вас были лучшими годами. Чего бы Вам хотелось в будущем: отправиться восстанавливать из руин еще какой-нибудь монастырь или остаться и развивать эту, уже ставшую родной обитель?

— По поводу восстановления еще чего-то… Наверное, хотелось бы развить максимально те проекты, которые у нас сейчас существуют.

Но прежде всего, если говорить в духовном отношении, то мне хотелось бы стать настоящим монахом. Братия нашего монастыря достаточно давно дружит с братией монастыря Дохиар на Святой горе Афон, мы часто бываем у них, они приезжают к нам, чтобы пообщаться духовно. Всякий раз, когда бываешь на Афоне, понимаешь, насколько ты далек от того, как нужно жить монаху.

Понятно, что есть причины, которые обуславливают образ жизни, который мы ведем. Это и город, и прихожане, и много людей – все это отвлекает, рассеивает от настоящего монашеского делания, от молитвы, физического труда, от максимального внимания к себе. Конечно, хотелось бы стяжать то, чего так недостает, и хоть чуть-чуть приблизиться к тому идеалу, который достигнут на Афоне.

Интересно, что когда читаешь книги о первых монахах-пустынниках, древний Патерик или другую книгу, видишь, что все это реализуется в монастыре Дохиар. Там очень строгое общежитие: монахи не имеют собственности. Я был у них в кельях, там просто кровать, стул, одна иконка и ряса и больше абсолютно ничего нет. Все великолепные иконы находятся в храме, книги – в большой монастырской библиотеке. А в остальном — строгое общежитие – ни денег, ни телефонов, вообще ничего. Практически все время они проводят либо в трудах, либо в молитвах. И действительно имеют между собой любовь – искрятся, светятся радостью. Вот к такому монашеству хотелось бы стремиться.

В нашей реальности такое служение мало осуществимо. Но куда Господь поставил, там и будем трудиться. Ведь я давал обет умереть в этом монастыре…

— Спасибо большое за беседу!

cherepanov

Беседу вели

Юлия Коминко, Юлия Гурец, Ирина Опатерная

Над материалом работала Анна Власенко