То, что сейчас происходит в церковной жизни России, вызывает у меня толику профессиональной зависти к российским коллегам. На фоне наших дрязг вокруг Киевской кафедры, выбора «или он (Брюссель), или я (Янукович)», сделанный владыками в пользу последнего (о вкусах, видите ли, не спорят), на фоне неуклюжих «репродуктивных» инициатив католиков какой-нибудь панк-молебен в Храме Христа Спасителя выглядит почти изыскано

То, что сейчас происходит в церковной жизни России, вызывает у меня толику профессиональной зависти к российским коллегам. На фоне наших дрязг вокруг Киевской кафедры, выбора «или он (Брюссель), или я (Янукович)», сделанный владыками в пользу последнего (о вкусах, видите ли, не спорят), на фоне неуклюжих «репродуктивных» инициатив католиков какой-нибудь панк-молебен в Храме Христа Спасителя выглядит почти изыскано. Совершенно неподражаем, как обычно, Чаплин. А скандал с квартирой патриарха в Доме на набережной с участием наночастиц, кардиоирурга с мировым именем, осторожными прозрениями «а не светлый ли образ Путина там, за скандальчиком, чернеется?» - византийская драма с элементами сайенс-фикшн. Ну и для полноты картины – привычный возглас блогодатного Фролова, что, мол, все пи…сы.

Ну что скажешь? Умеют. И поводы создавать умеют, и рассказать-показать тоже. Патриарха Кирилла по-человечески даже жаль – ему бы, правда, кафедру, что ли, в Киев перенести – тут спокойнее как-то. Журналисты благодушнее. Воздух прозрачнее. Набережная  большая – чай Днепр не Клязьма! – строй себе дом хоть в три квартиры, хоть в пять. И, главное, учитывая уровень медийных навыков наших церковников – где-то между третьим и шестым классом средней школы для не самых одаренных - тут никто внимания особого не обратит на то, что реакция у патриарха уже не та – не успевает найти нужное слово быстрее, чем за две недели. Помните, как долго он молчал, когда начались протесты в Москве? Точно так же отмалчивался Его Святейшество после панк-молебна в «родном» ХХС. И по поводу попыток пришить участницам уголовную статью за то, что при самом пристрастном рассмотрении «тянет» максимум на «хулиганку». Только пару дней назад патриарх спромогся пожаловаться общественности, что с прискорбием слышит просьбы о милости для «преступниц» от тех, кто «называет себя православным». Действительно, возмутительно. Какая такая милость, когда в мейнстриме – призывы к физическому уничтожению во имя «защиты святынь»?

Вот и с квартиркой нехорошо получается. Как там у классика? «Они вообще хорошие люди, вот только квартирный вопрос их портит». Портит. Причем многих – не только непосредственных участников, прописанных и непрописанных. Но и тех, то рассказывает, что у них «язык не повернется спрашивать патриарха о квартире», и тех, кто уже совсем по-держимордовски рявкает: «Не сметь интересоваться имуществом Святейшества!» Кто мог подумать, что «проклятые вопросы» нынешней эпохи будут отнюдь не экзистенциальными, как у романтичных поколений ХІХ-ХХ веков, усеявших полмира горами трупов – имущественными они будут, вот что. Не «во что он верит?», а «на чем он ездит?». Не «что достойно?», а «сколько стоит»? Может, так оно спокойнее – учитывая горы трупов. Но, во-первых, вопрос веры, в таком случае, снят. А во-вторых, что-то и эти заговорили о «последней капле крови» за «святыни». Впрочем, это, наверное, такая метафора для платежеспособности.

Нет, мне нравится то, что у них там происходит – все эти разбирательства с квартирами, девицами, большевиками и прочими. Живенько. Меня вот за последние две недели раз двадцать спросили, что я думаю о панк-молебне в ХХС, и только два раза – о сорванной поездке украинских владык в Брюссель. Это естественно. Панк-молебен – это ярко и с выдумкой, а дежурный «прогиб» под администрацию президента – рутина и скукотища.

Мне неловко признавать, но идея панк-молебна мне симпатична. Я готова кивать головой на каждую возмущенную филиппику об «оскорбленных чувствах верующих», «аморальности» и даже, страшно сказать, «святотатстве». Да, все правильно. Но о чем? О каких еще «оскорбленных чувствах» могут говорить люди, которые регулярно смотрят телевизор, общаются с налоговой, ездят общественным транспортом, получают пенсию, звонят в ЖЭК, оббивают пороги присутственных мест? Да у нас чувства закалены почище павкокорчагинской стали! Причем их мне оскорбляют безнаказанно все, кто имеет хоть малую толику сиюминутного контроля над ситуацией – от электрика ЖЭКовского до министра культуры. Девицы же Пусси Райот оказались превосходным карнавальным козлом отпущения – на них можно наорать, обругать без оглядки на цензурность, дать в глаз, высечь, отправить на нары и испытать глубочайшее удовлетворение, отыгравшись на них за все, за все, и за это тоже – за все унижения и оскорбления чувств, которым мы подвергались с самого рождения и будем подвергаться до гробовой доски.

Не менее интересно обстоит дело со «своим уставом» и чужим монастырем» - самым популярным аргументом у «мягких» критиков. На художественных площадках, мол, пожалуйста. Но в храме – ай, нехорошо. Святыня ж! Начнем с того, что художественная площадка, как показала история, не спасает от «православного негодования» - история с «Запретным искусством» и судебным процессом над кураторами тому подтверждение. То есть вечно оскорбленные верующие могут прийти со своим уставом в художественную галерею. Почему тогда арт-активисты не могут прийти в храм? К тому же не в какую-нибудь церквушку на отшибе – в ХХС, религиозный аналог Колонного зала Дома союзов, воплощение церковного гламура. 

Аргумент о «своем уставе» не действует, точно так же, как аргумент об «оскорбленном достоинстве» - потому что границы «монастырских» территорий нарушают все кому не лень. Почему тот же о.Всеволод Чаплин может рассказывать российским девчонкам, что им можно одевать, а чего нельзя, что им пить, куда и с кем ходить, а тех, кто поступает иначе, подозревать, мягко скажем, в «безнравственности»?  Почему в церковных кругах могут готовить какие-то законодательные инициативы по «воспитанию», «нравственности» и «патриотизму», проталкивать все это в школы, а попутно решать свои имущественные проблемы за счет городов, общин, музеев? Для РПЦ все это «чужой монастырь», ведь показатель воцерковленности населения колеблется где-то в районе пяти процентов. 

Церковь любит настаивать на том, что, будучи отделена от государства, она не отделена от общества. Сама по себе фраза – чистый софизм, в некоторых случаях перерастающий в оксюморон. В тех, например, когда православные церкви, солидаризируясь с государством, противопоставляют себя обществу. Но солидаризироваться с народом оказывается способен далеко не всякий, особенно, когда между народом и властью пролегает пропасть. Тогда оказывается, что союз власти и церкви – это « наша традиция» («святая», конечно – мы других не держим), а там и до призывов «мочить» всех не согласных с «законной властью» недалеко. Так вот, для тех, кто любит фразу про «неотделенность церкви от общества»: акция Пусси Райот – это часть «жизни с обществом». Когда ты приходишь в общество со своими наставлениями и инициативами, своими призывами и высказываниями, своими оценками и традициями, будь готов к тому, что к тебе тоже кто-нибудь явится со своими манерами, «уставами», жалобами и предложениями. И не надо об «оскорбленных чувствах». 

Екатерина ЩЕТКИНА