Волонтер и священник: «Люди ищут святые места в Киеве, а они – на Донбассе»

07.09.2015, 08:14
Волонтер и священник: «Люди ищут святые места в Киеве, а они – на Донбассе» - фото 1

На столе у отца Максима Стрихаря – серо-голубые осколки тонкого стекла. «Это предположительно варяжский бокал ХІ столетия», - показывает он на ту часть, которую уже успел склеить. Сегодня он на работе, восстанавливает предметы старины, найденные на раскопках в Софийском соборе. Завтра повезет на передовую гуманитарную помощь. А если попросят - отслужит литургию, исповедует и причастит

На столе у отца Максима Стрихаря – серо-голубые осколки тонкого стекла. «Это предположительно варяжский бокал ХІ столетия», - показывает он на ту часть, которую уже успел склеить. Сегодня он на работе, восстанавливает предметы старины, найденные на раскопках в Софийском соборе. Завтра повезет на передовую гуманитарную помощь. А если попросят - отслужит литургию, исповедует и причастит

В июле прошлого года после первых боевых действий в госпиталь поступили семеро раненых из-под Волновахи. Меня попросили их проведать. Так я и начал туда приходить – поговорить, исповедовать, причастить. Я должен не только разделять боль раненого, но и найти в себе силы ему помочь, чтобы он мог с этой болью справиться и нашел стимул жить дальше, и не только в госпитале. В госпитале им хорошо: много внимания – волонтеры, концерты, красивые девочки, пресса. Они видят, что нужны. А потом человек попадает в свое село, и у него начинаются проблемы, он думает, как выжить.

Если человек задастся целью найти позитив, то сделает это даже в самых тяжелых случаях. Пример этому – Саша, молодой и красивый парень из госпиталя, которому ампутировали обе ноги. Почти сразу же он начал заниматься гирями, затем ему поставили протезы, и он продолжает жить дальше и помогать людям. Таких парней много. Тех, кто не хочет жить дальше и бороться, – единицы.

То, каким ты будешь, определяет мотивация. Бывает, что человек пошел добровольцем на фронт. А в учебке начал задумываться над тем, что его могут убить. Затем командир его не понимает или он сталкивается с дедовщиной. Техника не заводится, продукты гадкие, формы – один комплект, который через неделю уже можно в угол ставить, а второй не дают. Если видеть только это – повеситься можно. А если принимать это как должное и знать, ради чего ты это делаешь, – то проблем не будет. И такой человек выживет везде, потому что он личность.

Тем, кто оторвался от коллектива, тяжело. Есть бойцы, которых ранили в первом же бою. Они попали в госпиталь, почувствовали поддержку волонтеров. Через полгода они уже звезды телеэкранов. Потом такой человек сживается с мыслью, что он герой, спасал отечество. И в дальнейшем, когда война закончится, с такими ребятами будут большие проблемы. Будут бить себя в грудь, мол, я там кровь проливал.

Максим Стрихарь

В госпитале я видел, как матери вымаливали детей – и те не погибли на войне. Идешь по госпиталю в подряснике — видно, что священник. Подходят люди. Спрашивают, какого патриархата, если московского – то: «До побачення», если украинского, то: «Можно я вас к своей дитинке подведу?». И мама рассказывает историю своей жизни. Как она сына на фронт отправляла, как ему иконочку подложила под касочку, потом эта иконка его спасла, потому что пуля попала в каску и не пробила ее, хоть должна была. Человек получил сильную контузию, но остался жив.

И потом беседуешь с парнем. Он рассказывает, как его ранили, а ты уже знаешь историю от мамы. По часам сопоставляешь и видишь: когда за него шла молитва – был обстрел, и он остался жив. Два человека пребывали в разных местах, но были едины в молитве: друг друга любили и помнили.

Просто нужно любить, верить и молиться. Не много молиться, а искренне. Молитва – это разговор с Богом. Чтобы человек тебя услышал, нужно этого человека любить и открыть ему себя. Тогда эта Любовь тебе открывается и помогает.

Ребята мне рассказывали и о других случаях. Они ехали в БТР и молились перед боем, а один из них кричал, что в Бога не верит. Дверь открылась, он вышел, и его тут же убило. Это могло быть просто совпадением, а может, Бог показал, что нужна вера.

Максим Стрихарь

Сначала в госпитале была сумасшедшая загрузка, поступало по 300-400 человек в месяц. А потом количество раненых уменьшилось. Однажды я узнал, что танковый батальон около месяца стоит под Чугуевом в тридцатиградусный мороз. В летних палатках была температура минус 22, и мы начали собирать ребятам на буржуйки, спальники, зимнюю форму. Парней внезапно бросили на Волноваху, и мы повезли им все это туда. С тех пор и ездим – под заявку.

Мы ездим только в места военных действий, потому что они очень плохо снабжаются, а тыловые части обеспечены намного лучше. Нас обстреливают из стрелкового оружия. Однажды мой напарник дядя Сережа попал под серьезный минометный обстрел и получил контузию. Сейчас ему в госпитале помогли восстановить слух, и он снова ездит. Хотя выстрелы из стрелкового оружия не всегда слышит (смеется).

Мы бываем в зоне АТО фрагментарно, три-пять дней. Приехали, разгрузились, дальше поехали. В какой части ночь застала – в той и переночевали. Если есть желающие причаститься – вечером исповедовали, утром причастили – и поехали дальше.

Как правило, просят приехать исповедовать люди, которые нас уже давно знают. Или не знакомые, которым наболело и нужно этим поделиться.

Максим Стрихарь

Некоторых военных капелланов на передовой сильно перетирает. Они начинают заново оценивать то, что им говорила церковь, когда отправляла туда. Сравнивать, думать. Очень тяжело сказать бойцу после обстрела: «Давай поговорим с тобой о псалме таком-то, стих такой-то, строчка такая-то». Он тебя пошлет подальше, скажет: «Иди, мальчик, отдохни». Вот такие капелланы слоняются из части в часть, ищут себя. Бывают и те, кто действительно все бросил, ушел на войну и там уже стал капелланом.

Мне кажется, больше всего на передовой капелланов от греко-католиков, недавно туда поехали 32 священника от Киевского патриархата. Автокефальная церковь только начинает развивать это направление.

Эта война очень четко показала, кто есть кто в церковном мире. Из одной протестантской церкви нам звонят и говорят: «Пришел рис, давайте мы вам две тонны отгрузим». А обращаешься в Украинскую православную церковь в США – и помощь от них до сих пор никак не придет.

Максим Стрихарь

Ездить на передовую совсем не страшно. Там совершенно другой мир, и там хорошо. Атмосфера как на Майдане – есть сила духа, единство, желание друг другу помочь, спасти друга. Оттуда уезжать не хочется, несмотря на то что есть опасность попасть под обстрел. Там меньше полутонов. Четче видно, где черное, где белое. А у нас здесь не видно, все смазано.

И как во время Майдана возвращаешься в спальный район и видишь, что тот мир совершенно не меняется: он резиновый, ватный, устоявшийся, так и на первых блокпостах в зоне АТО часто встречается «вата». Стоят ГАИшники, начинают проверять документы на машину, пытаются что-то стырить из провизии, которую везешь. Или клянчить: «Ну дайте хоч що-небудь! Ну хоч шеврончик подаруйте…».

А бывает, что в зоне АТО весь блокпост «готовый» лежит. Выплывает некто из тумана: «Хлопці, довезіть до генделика, бо дійти не можу». А там до «генделика» 100 метров.

Максим Стрихарь

Устанавливаем крест в месте захоронения останков воинов

В прошлой поездке мы потеряли двигатель: из-за взрыва мины из дорожного покрытия торчали прутья, а мы не заметили. Идет обстрел, едут местные – обычные крестьяне, которые вывозили из разрушенного элеватора зерно. Не побоялись, остановились, взяли к себе на прицеп, вывезли из-под обстрела, довезли нас до блокпоста в Пески и передали нашим. Там я попросил у человека, который первый раз меня видит, машину, чтобы довезти гуманитарку в детский дом, и командир сразу отвечает: «Бери ключи, только верни до завтра».

Люди на передовой многого не понимают в политике военного руководства. Почему нельзя идти вперед и возвращать себе свою территорию? Почему война обходится так дорого, если они стреляют из советского оружия советскими патронами? У них слишком много «почему», но при этом есть огромная любовь, желание освободить свою территорию и вернуться к себе домой.

Огромная любовь делает людей на передовой святыми, даже если они не верят в Бога. Это видно по глазам, по делам, по тому, что от человека исходит.

Меня очень поразил один парень в Песках. Был Великий пост, мы привезли мясо и сало, а он говорит: «Нет, я пощусь, не буду их есть». Я отвечаю: «Ты ведь в таких скотских условиях живешь, тебе сам Бог велел». А он: «Нет, мы здесь как монахи живем – в пещерах, без женщин. Почему мне не поститься?». Человек себя так поддерживает.

Максим Стрихарь

Святых людей на передовой действительно много. Не знаю, какими они станут, когда оттуда выйдут и вернутся сюда. Скорее всего, они будут меняться. Чтобы человеку не меняться, ему нужно находиться с Богом: как Бог неизменный, так и человек должен быть неизменным в своей любви к людям.

Есть, правда, и другие военные, которые от страха напиваются, делают много глупостей и случайно погибают. Разные люди там есть…

Люди ищут святые места в Киеве, а они – на Донбассе. В Донецком аэропорту повсюду лежат мощи наших святых мучеников. Как люди ходят в храм и черпают там силы, так и мы едем на передовую и окунаемся там в атмосферу святости. От этого и жить хочется, потому что видишь, как люди живут, борются. И мир становится светлее, потому что ты только что был с ними.

А те, кто рядом ходят и там не были, этого не замечают и не чувствуют. Им плохо все: у них зарплаты низкие, им холодно, им счетчики не ставят или забирают льготы. Им здесь жить не хочется, а хочется «уехать из этой Украины куда подальше» и жить там, где может быть лучше. Там, где они будут хорошо обеспечены и их будут ценить.

На передовой такого нет. Там есть сильный дух. И пока он там есть – хочется жить и туда ездить. Потому что ты видишь, что нужен ребятам. Ты помогаешь им, а они очень помогают тебе.

Максим Стрихарь

Более подробно о волонтерской деятельности священника Максима Стрихаря можно прочесть в его блоге — http://nativity-virgin.blogspot.com/

Олеся БЛАЩУК

"Політека", 20 серпня 2015